«Невероятно доброму Человеку, спасшему и спасающему жизни многих четвероногих, посвящается»

Я – беспородная симпатяга черно-белого окраса с большими ушами и длинными изящными лапами. Я, наверное, могла бы быть прима-балериной, если бы существовал собачий балет…

Но в реальной жизни я обязана умереть.

У меня две жизни: одну мне уготовала человеческая бездушность, вторую я получила благодаря человеческой доброте.

Я родилась у благородной породистой собаки но, к сожалению, от отца, которого выбрала моя мама, а не хозяйка. А у людей так заведено, что если просто любовь и никакой выгоды – это плохо.

Поэтому, нас, как полукровок, полагалось по правилам заводчиков уничтожить. У каждого заводчика свой способ избавляться от браковки: одни топят в воде, другие закапывают в землю, некоторые раскошеливаются на препараты и усыпляют. Но это экономически не выгодно.

Но наши хозяева были люди сердобольные, потому они сложили нас в мешок и отнесли в лес, в надежде, что мы умрем от голода, будем съедены хищниками или раздавлены мотоциклистами.

Но мы не успели – нас нашел Человек. Раскрыв мешок, он так громко закричал: «Что за… (я не разобрала этого короткого слова) это сделала?», что мы все описались.

Он вынес нас из леса, и толпа прогуливающихся людей, поохав, стала предлагать уже более гуманные способы продолжения нашей судьбы: подкинуть в ветклинику, оставить в лесу и по очереди подкармливать, продать на рынке как породистых.

Человек молча выслушал все советы, грустно так посмотрел на людей и тяжело вздохнув потащил нас домой.

Нас было семеро. Ох, как же весело нам было!

Нас любили и о нас заботились, всех пристроили в хорошие руки, у Человека осталась только я.

Потому что у меня высокий уровень интеллекта.

Я была худая, страшная, и вовремя сообразила, что нужно очень плохо себя вести на просмотрах. Поэтому я вздыбливала шерсть, пускала слюну и злобно гавкая, кидалась на всякого, кто хотел меня погладить. Еще хороший эффект давал бег по кругу с вываленным языком и подкатанными ко лбу глазами.

Человек повздыхал-повздыхал, да и сказал детям: «Ну кто такую истеричную особу возьмет… похоже она – наша…»

И тогда я уже могла стать самой собой. Я проявила все свои способности – я стала ласковой, преданной, умной, и не знающей усталости в служении Человеку.

Ему нравиться, когда я скачу блохой вокруг него, когда он возвращается домой – и я скачу без устали иногда даже переворачиваясь.

Ему нравиться, когда я ложу морду ему на колени и смотрю долгим влюбленным взглядом – и я смотрю бесконечно долго и бесконечно влюблено.

Когда Человек очень торопиться выполнить много работы по дому – я следую за ним по пятам и не отстаю ни на сантиметр, ни на секунду. Иногда он спотыкается о меня, но не гонит, а смеется.

Я делаю с ним все: пеку пирожки, пропалываю грядки, смотрю телевизор, читаю книжки, убираю дом, мою машину. Правда больше я люблю прятать носки и грызть тапки, но я научилась контролировать это, потому что Человек это не одобрял.

Иногда я вижу, как он устает, и начинаю скулить – он понимающе смотрит на меня и говорит: «Что, наработались? Пойдем отдыхать». Я его детектор усталости.

Когда Человек уезжает из дома – я очень скучаю. Но мне становиться легче, когда я залажу под его одеяло, или закутываюсь в его халат.

Иногда я так переживаю, вернется ли он, что просто не могу не снять это ужасное напряжение какими-нибудь полезными делами.

Я задираюсь с балкона к другим собакам во дворе, прыгаю по всем кроватям, разбрасываю овощи на кухне в каком-нибудь художественном порядке, бегаю вверх вниз по деревянной лестнице. Лестница большая, дубовая и красиво гудит, если по ней сильно стучать лапами, а если сильно разогнаться, то последние ступени можно просто проехать на попе.

Но больше всего я обожаю лето в саду: можно устраивать гонки лягушек – если сильно топать лапами они очень быстро скачут по дорожкам в саду. Можно без конца любоваться красивыми цветами развалившись на клумбе среди них.

А как здорово играть в помидорные гонки: помидоры конечно не очень вкусные, но если сорвать самый большой помидор и стоять с ним в зубах пока не увидит бабушка, то потом можно долго бегать от нее по всем грядкам.

Она очень любит эту игру, и я еще не успеваю добежать до ее грядок, а она уже бежит, радостно машет палкой и восторженно кричит: «Уйди зараза!».

А эти переспевшие сливы и абрикосы, которые ковром укрывают землю под деревьями и которыми можно вдоволь лакомиться! Я, кстати, косточки выплевываю.

А еще мой друг Рекс научил меня объедать клубнику, ежевику и шелковицу с нижних веток куста. За это уже конечно можно и по ушам получить, но вкусности того стоят. Когда вечером семья Человека собирается за столом, мы все радостно общаемся.

Я часто тоже высказываю свое мнение рычанием или поскуливанием и тогда кто-нибудь спрашивает: «Ты тоже так думаешь, Рорри? Рорри, ты согласна? Рорри, ответь им!»

Мне никогда не бывает скучно потому, что у Человека и его детей много дел, и я им помогаю.

Мне никогда не бывает грустно потому, что меня часто гладят по морде и чмокают в лоб. Мне никогда не бывает страшно потому, что у меня есть Человек.

Но это жизнь, которая не случилась.

Нас никто не нашел тогда в лесу. Мешок разгрызли какие-то зверьки, пытаясь добраться до умершего братика.

Пошел сильный ливень и канаву, в которую нас бросили, затопило – еще три братика захлебнулись.

Что с остальными я не знаю. Я ползла и ползла, пока не заснула. Я проснулась от запаха еды, кто-то выбросил на обочину леса кулек с объедками.

Я нашла корягу, да так там и жила. Но когда мусор перестали выбрасывать три дня подряд, я пошла на поиски еды.

За лесом началась дорога, по которой все время с громким шумом проносилось что-то тяжелое и страшное.

Потом я увидела дома, и очень обрадовалась, ведь я помню, что мы родились в таком доме, и там было тепло и сытно.

Но в этих домах жили какие-то странные люди: они кидали камни, палки, иногда спускали своих породистых собак и кричали: «Гони ее, взять ее, фас…».

Только к вечеру какой-то прохожий отдал мне свой бутерброд. Но я не могла его есть – от жары у меня потрескалась пасть, а я третий день не могла найти воду.

Я брела по красивым чистым улицам с красивыми домами, но почему-то нигде не было воды, еды и доброго человека.

Когда стемнело, я заснула прямо под какой-то красивой блестящей железякой. Утром с нее стала струями литься вода, правда с ужасным запахом и пенными пузырьками. Но я так хотела пить, что пила не переставая, пока у меня не скрутило живот.

Потом какой-то человек стал вытирать тряпкой железяку и, увидев меня, стал хлестать этой тряпкой. Мне пришлось убежать.

Я проходила квартал за кварталом, но ничего, кроме красивых строений и шикарных растений не было: ни еды, ни воды, ни пристанища.

Так я вышла из города и дошла до озера. Это было настоящим спасением, ведь вода была всегда, а люди приезжали очень добрые и веселые: они хохотали, пели песни, и оставляли горы вкусностей по всему пляжу.

Но с наступлением осени людей становилось все меньше и меньше. Я начала голодать. Пришлось ловить рыбок и лягушек. Это было отвратительно, но по-другому мне не выжить.

Когда озеро замерзло, попить можно было, только воткнув морду межу камышом и льдом, но от этого морда все время кровоточила.

Мне пришлось опять уходить. Я пошла на запах человека и вышла к большой и шумной трассе, по которой носилось много железяк.

Вдоль дороги собралось много таких бродяг, как я. За каждый выброшенный из железяки огрызок нам приходилось драться друг с другом. Это тоже было отвратительно, но людям нравилось – они весело хохотали.

Я прибилась к старому псу, который уже еле ходил, и он разрешал мне подбирать еду, упавшую на его территорию. Я приносила ему часть.

Собаки часто менялись, многие погибали под железяками, другие приходили откуда-то. Подружиться ни с кем не удавалось, все боялись всех.

Так прошла зима, а весной я вернулась на озеро. Рана на морде от камышей за зиму не зажила, ужасно распухла и кровоточила.

В этот год на озеро приезжали совсем другие люди – при виде меня они кидались камнями и палками и, страшно скорчив лицо, кричали: «Какая уродина, что это с ней?»

Мне все тяжелее было выискивать еду по ночам, ведь днем приходилось прятаться.

Я уже с трудом открывала челюсть, я умирала.

Уже под осень на озеро приехал на железяке Человек, расстелил коврик, прилег, опершись на локти, и окинув взглядом красоту, стал громко читать стихи.

Я тихонечко, чтобы он меня не увидел, стала пробираться в свое укрытие, но наступила на палку и человек оглянулся. Увидев меня, он быстро встал и пошел ко мне, я еле передвигалась, потому упала и прижалась к земле – может он пройдет мимо…

Человек присел рядом со мной, внимательно осмотрел и потрогал морду, быстро встал и убежал.

«Испугался», – подумала я, услышав, как захлопали двери железяки. Но он вернулся раньше, чем я нашла силы встать. В руках он держал белые миски: в одной была вода, а в другой корм.

Я пыталась поесть, но челюсть уже не открывалась. Человек приблизился ко мне, и стал ласково меня уговаривать, положил мою морду себе на колени и стал заливать воду.

Это была самая вкусная вода в моей жизни. Потом он намазал мне морду какой то мазью. Его рука была такой ласковой, что мне совсем стало не страшно умирать. Я закрыла глаза.

Но умереть я не успела, он приехал вскоре, и не один. Из большой белой железяки, на которой были нарисованы две собаки, вышел другой Человек.

Они долго обсуждали что-то, потом подняли меня и погрузили в белую железяку. Мне стало страшно, ведь я видела, как многих собак затаскивали в такие железяки, правда грязные и черные, и больше этих собак никто не видел.

Но в этой железяке было чисто и сидели еще два щенка в клетках, и весело лаяли. Было так тепло, что я заснула.

Проснулась я в сверкающем помещении, в окружении людей в одинаковой голубой одежде. Человек гладил меня по морде, а люди щупали мне опухшую пасть и что недовольно и грустно говорили.

Мне было страшно и тоскливо, но рука человека гладила меня и я успокаивалась, мне вдруг так захотелось плакать…

Да счастливая жизнь не случилась со мной, но я встретила настоящего Человека, пусть в конце своей жизни, но я его все же встретила. Слезы лились из моих глаз, и я завыла…

Рука гладила и гладила меня, трепала за уши. Знакомый голос приговаривал: «Рорри, не плачь, все хорошо, проснись, все хорошо…»

«Рорри? О, я жива? Я Рорри? Я просто спала?»

От радости сердце подскочило чуть выше, чем я сама! Я лизала лицо Человека и гавкала и подвывала так виртуозно, как не делала еще никогда! Человек остолбенел, а потом расхохотался.

Это был просто сон, страшный сон!

Хотя это была и чья-то собачья жизнь. Просто не моя…